Я никогда еще не видел ничего подобного.

Фотограф-криминалист нью-йоркской полиции сделал первый снимок, стоя в ногах кровати. Ариэлла лежала лицом вверх на ее левой стороне – ближе к окну, выходящему на улицу. Карл лежал рядом с ней, справа. Сбоку от него валялось скомканное в кучу одеяло. На Ариэлле были трусики, но больше ничего. Руки вытянуты по бокам, ноги сведены вместе. Рот открыт. Глаза тоже. Торс ее был ярко-красным. В пупке застыла небольшая лужица крови. Я различил темные пятна, разбросанные по всей ее груди, – колотые раны. Простыня под ней тоже была красной. Брызги крови – только на шее. Никаких кровавых пятен ни на лице, ни на ногах.

Карл лежал на правом боку, совершенно голый, лицом к Ариэлле. Ноги согнуты в коленях, позвоночник выгнут дугой. С этого ракурса его тело напоминало своей формой лебедя. Насколько я мог судить, на нем не имелось ни единой отметины. Никаких ножевых ранений. Никаких синяков. Вид у него был умиротворенный – как будто он просто свернулся калачиком рядом с ней, да так и умер. И лишь увидев его фотографию со спины, я понял причину смерти. Затылок у него был насквозь проломлен. Крови натекло немного – лишь небольшое темно-красное пятнышко под головой, хотя, судя по форме раны, его наверняка убили с одного удара. Вероятно, это и объясняло положение тела: ноги подтянуты к животу, почти в позе эмбриона, а голова после сильного удара в затылок уткнулась подбородком в грудь.

Адвокаты по уголовным делам, как и копы, со временем привыкают к таким картинам, иллюстрирующим ужасающую конечность человеческой жизни, привыкают к жутким следам насилия, которые люди оставляют на телах друг у друга. Такова уж человеческая природа. Если вы достаточно часто чем-то занимаетесь, это перестает нести в себе прежний смысл, прекращает оказывать то же воздействие, что и в первый раз.

Хотя я так и не привык к зрелищу насильственной смерти. И молился, чтобы этого никогда со мной не случилось, поскольку эта часть меня умерла бы и никогда не воскресла. Мне это было просто нужно. Я приветствовал эту боль. Мужчина и женщина были силой вырваны из этого мира – у них отняли все, что было у них в жизни, и все, чем они когда-либо могли стать. Всего два слова все крутились и крутились у меня в голове. За что? За что? За что?

Они ничем этого не заслуживали.

Щелк!

Опустив взгляд на свою руку, я обнаружил, что перестал вертеть карандаш. Я сжимал его так крепко, что сломал пополам, сам того не сознавая. Что бы ни подразумевала моя работа, я был в долгу перед Ариэллой и Карлом. Тот, кто навлек на них весь этот ад, обязательно должен быть наказан. Если этим человеком был Бобби, то с ним следовало поступить по всей строгости закона. Хотя почему-то при виде жертв я еще больше засомневался в том, что Бобби на такое способен.

Но тут кое-что вспомнил. В глубине души все мы на такое способны…

Судя по тому, что я видел, причины смерти не совсем соответствовали тем, о которых сообщалось в СМИ. Газеты и телевидение уверяли, будто обе жертвы были изрублены на куски в результате неистового нападения – скорее всего, на почве бешеной ревности. Это оказалось вовсе не тем, что я видел на фотографиях. А на Карле вообще не было никаких ножевых ранений. Прокручивая следующий набор фотографий, я наткнулся на снимок крупным планом – бейсбольной биты на полу спальни. Толстый конец ее выглядел так, как будто именно ею и проломили череп Карлу.

Прокручивая все это в уме, я понял: все, что я видел, не особо стыковалось между собой. У убийцы был доступ в дом. Он как-то пробрался внутрь или попросту вошел, открыв дверь ключом, поднялся в спальню и обнаружил лежащих в постели Ариэллу и Карла. Первой жертвой, скорее всего, стал Карл – имело смысл первым делом устранить наибольшую угрозу. Удар деревянной битой по голове с достаточной силой, чтобы проломить череп, должен был наделать шуму. Много шуму. И никак нельзя было как-то приглушить этот звук, не уменьшив ущерб от удара. И все же на руках у Ариэллы не имелось защитных ран. Ни порезов, ни синяков. Похоже, первая или вторая проникающая ножевая рана оказалась для нее смертельной. Или, по крайней мере, достаточно серьезной, чтобы полностью обездвижить ее.

Что-то в этой картине не складывалось.

Под конец мне осталось проглядеть лишь еще два набора снимков. На первом был в разных ракурсах заснят Бобби Соломон, одетый в темно-бордовое худи, белую футболку и черные спортивные брюки. Рукава худи были в крови. Руки тоже. Больше нигде крови не обнаружилось.

А вот последняя серия фотографий заставила меня напрячься. Их сделали уже в морге. Карл Тозер лежал голый на стальном столе. И тут я впервые углядел тонкий фиолетовый синяк поперек его горла, примерно трех дюймов длиной. Как будто его ударили тонким металлическим прутом или на короткое время что-то обвили вокруг его горла и сильно дернули. Но беспокоило меня не это. Такой синяк явно не мог привести к смерти, и не исключено, что это было просто одно из трупных пятен – кровь, скопившаяся в жировой ткани вокруг шеи, когда сердце перестало биться. Нет, заставил меня сделать стойку следующий набор снимков – приоткрытый рот Карла крупным планом…

У него было что-то под языком.

Фотограф переключился на видео, чтобы запечатлеть этот неожиданный поворот. Я нажал на значок воспроизведения и стал смотреть, как в рот Карла запускают длинный металлический пинцет. Когда его вытащили, в нем было зажато нечто, что я с ходу не опознал. Непонятный предмет аккуратно уложили в хирургическую чашку, и к первому пинцету присоединился второй. Теперь это больше походило на какую-то записку, сложенную пополам, с крошечным конусом посередине – размером примерно с колпачок авторучки. Оба пинцета покопались в записке, разворачивая ее, и камера увеличила изображение.

В газетах об этом не упоминалось. Ни единым словом.

Это оказалась не записка, а банкнота. Однодолларовая купюра, замысловато сложенная во множество раз. На обратной стороне такой купюры изображены две Большие печати Соединенных Штатов, а в каждом углу – единица цифрой, поверх которой буквами напечатано слово «ОДИН». И все это на фоне чего-то вроде паучьей паутины. Эта купюра была сложена так, что каждый уголок выглядел как узор или отметина на четырех крылышках, расходящихся от центрального конуса посередине. Только вот конус этот представлял собой замысловатую складку в средней части купюры, напоминая своей верхней частью торакс какого-то насекомого, а нижней – брюшко. От торакса в обе стороны отходили передние и задние крылышки.

Убийца сложил однодолларовую купюру в виде бабочки и засунул ее Карлу Тозеру в рот.

Глава 13

После неудачной попытки завладеть чемоданчиком Кейн обошел вокруг квартала. К тому времени, как он вернулся к своей машине, дыхание пришло в норму. Руки больше не казались такими тяжелыми, пульс в кончиках пальцев наконец утих. Бросив рюкзак на пассажирское сиденье, Кейн стал ждать.

Прошло целых двадцать минут, прежде чем он увидел, как из квартиры Флинна выходит тот чернокожий мужчина в хорошо сшитом костюме. Кейн проследил, как тот садится в свой автомобиль с откидным верхом и уезжает. Пульс вновь застучал в пальцах, а пистолет во внутреннем кармане куртки словно сам собой прижался к груди. Итак, только охранник и Флинн. Только теперь этот охранник будет настороже. Лишь в последнюю секунду Кейн решил не светить пистолет перед людьми на улице. Слишком уж долго ждал, прежде чем выхватить ствол. Охранник опередил его. Так что взамен пришлось вытащить мобильник и изобразить заблудившегося туриста. «Тоже молодец, что сообразил», – подумал Кейн. Охранник застрелил бы его первым.

При мысли о лэптопе, находящемся в квартире Флинна, Кейн даже скрежетнул зубами. Опять посмотрел на здание. Непонятно, какие камеры наблюдения там внутри и сколько там жильцов. Может, даже на входе дежурит швейцар или консьерж…

Мотор на морозце завелся без особой охоты. Включив передачу, Кейн медленно покатил по Западной Сорок шестой улице.